Сталин не товарищ

"Как говорили о гоголевской "Шинели", что Россия вышла из гоголевской шинели, так можно говорить и о постсоветской России, которая вышла из сталинской шинели",

— полагает доктор историчсеких наук, заместитель председателя "Мемориала" Константин Морозов.

Прежде чем оценить разные современные идеологические интерпретации сталинизма — "сталинизмы" выступавший первым доцент "Высшей школы экономики", член исполкома "Союза социал-демократов" Павел Кудюкин постарался коротко описать ключевые черты этого исторического периода.

Историк считает, что сталинизм был прежде всего практикой, под теорией же в эту эпоху всегда скрывалась идеология, и ее главной чертой, если всмотреться, оказывается консерватизм. Историк выделяет черты сталинской идеологии: эклектичность, манипулятивность, прагматизм. При этом диктатор активно использовал марксистскую фразеологию, но так, что идеи марксизма обращались в свою противоположность. "Политика — расклейка этикеток, назначенных, чтоб утаить состав", — вспоминает слова Максимилиана Волошина в связи с этой чертой Кудюкин.

Самоцелью сталинизма историк считает удержание власти "партийным олигархатом", а с рубежа 30-х годов — сохранение личной власти диктатора любой ценой. Инструментарий сложившейся системы власти был простым — проблемы во всех областях от экономики до культуры решались насилием. Ученый убежден, что сталинский террор не был случайностью, а представлял собой логичное следствие сущностных характеристик существовавшей политической системы.

"При этом общество, в котором существовала эта власть, все больше отрицало самые основы того, что было провозглашено в ходе революции. Оно становилось все более иерархическим, несправедливым, угнетательским, эксплуататорским",

— отмечает Кудюкин. Историк констатирует: после победы СССР в Великой отечественной войне реставраторские черты режима резко усиливаются. Восстановление черт самодержавия идет во многих сферах, начиная от внешних проявлений — возвращения погонов в армии и создания министерств, до идеологических — государственного антисемитизма и имперского шовинизма.

В социальной сфере Кудюкин характеризует сталинизм как "консервативную модернизацию", в которой заимствование наиболее передовых организационно-технических решений сочеталось с глубокой архаизацией социально-политических отношений: закрепощением общества. Речь идет и о "втором крепостном праве большевиков" как крестьяне расшифровывали ВКП(б), и о "индустриальном крепостном праве", закрепленном в июльском указе 1940 года (был отменен только в 1956 году).

Но сталинизм после смерти диктатора никуда не исчез — как идеология он продолжает существовать. Более того, его взяли на вооружение системные "левые" — КПРФ. Однако, если проанализировать аргументы сторонников диктатуры, становится ясно, что к социалистическим идеям отношения они не имеют. Кудюкин отмечает, что

в положительных оценках сталинизма удивительным образом сходятся силы, которые сами себя маркируют как противоположные.

Так, жесткий сталинизм сегодня исповедуют люди, приписывающие себя как к "революционной" традиции, так и к великодержавной. "Их объединяет представление, что Сталин в основном был прав, его деятельность была жестко детерминирована необходимостью, была направлена во благо обществу. В крайнем своем выражении эта идея звучит так: это всегда был и всегда будет единственно возможный способ борьбы за социализм", — обрисовывает основные догмы современных сталинистов Кудюкин. Он отмечает, что условные революционеры при этом любят говорить о том, что Сталин "давил гнусное начальство" — не давал консолидироваться бюрократам. Однако адепты таких взглядов не упоминают, что основной процент жертв "Большого террора" составляли крестьяне, рабочие и рядовые интеллигенты.

У имперско-державного сталинизма аргументы отчасти похожи. Его адепты любят знаменитую формулу о том, с чем Сталин "принял страну", а с чем "оставил". Яркими представителями этого направления историк считает КПРФ. При этом Кудюкин отмечает парадокс:

эти идеи в некоторой степени смыкаются с антикоммунистическим сталинизмом. Его представители, помимо прочего, поют хвалу диктатору за то, что он "гадов революционеров под нож пустил", и "восстановил великую державу".

Еще одну форму почитания генералиссимуса Кудюкин называет "стыдливым сталинизмом". Главный довод ее адептов: с одной стороны, благодаря нему были реализованы великие достижения, с другой стороны — были ошибки.

Историк называет все эти взгляды "скольжением по поверхности". По его мнению, сталинизм невозможно понять без изучения общества, в котором он стал возможен, а также других обществ "советского типа". У него есть две гипотезы относительно возникшей системы — это был государственный капитализм или особый эксплуататорский посткапиталистический способ производства, не предвиденный Марксом и Энгельсом и параллельный капитализму. Он уверен, что в данном случае речь не идет о социализме.

Кандидат философских наук анархист Петр Рябов также не считает вопрос о роли сталинизма дискуссионным. "Я не считаю возможным говорить о достоинствах и недостатках сталинизма, как невозможно говорить о достоинствах, плюсах и минусах людоедства", — начал он свое выступление. В ответ на упреки в обращении к "либеральной" аргументации со стороны авторитарных левых, Рябов отмечает, что речь идет об общечеловеческих ценностях.

"Как можно относиться к системе, которая уничтожает в человеке все человеческое, растлевает людей, превращая их в рабов, миллионы людей загоняет в концлагеря или превращает в надзирателей, которая организует голодомор — социальную катастрофу унесшую 5-6 миллионов людей, которая устроила большой террор, систему ГУЛАГа?

Как можно относиться к системе, которая узурпировала слово "революция" и уничтожила все революционное, совершив тотальную контрреволюцию, завершив ее уничтожением собственной партии и того, что в ней было революционного. Как можно относиться к партии, которая узурпировала слово "социализм" и уничтожила все социалистическое, узурпировала слово "советы" и уничтожила все советское?" — задает риторические вопросы Рябов. Касается он и ставшей предельно острой темы Второй мировой войны.

"Как можно относиться к системе, у которой нацисты позаимствовали очень многое, начиная от тех же концлагерей и массированной системы пропаганды, которая помогла, как мы знаем, в 30-е годы восстановить Вермахт, которая разделила с Гитлером Европу и развязала Вторую мировую войну, была на первом этапе союзником нацистской Германии?" — спрашивает он и отсылает всех сомневающихся к историческим источникам и человеческим свидетельствам.

Как и другие антиавторитарные левые, Рябов не считает, что сталинизм был реализацией левых идей.

Он напоминает, что в 40 году Бенито Муссолини писал, что никакого большевизма нет, а есть советский вариант фашизма. "Я думаю, в фашизме Муссолини хорошо разбирался и в этом вопросе ему стоит поверить",

— замечает анархист. По мнению Рябова, в СССР существовал государственный социализм, в котором от социализма не осталось почти ничего, фактически форма этатизма.

По мнению Рябова, опасность такого поворота описал еще Бакунин. Он предсказал ситуацию, в которой государство тотально экспроприирует права общества и на смену старым классом помещиков-капиталистов приходит класс "красной бюрократии".

По его мнению, сталинизм был закономерной стадией развития большевизма, на которой он уничтожает сам себя. "Эта та ступень, в которой самодержавная суть большевизма проявляется в наибольшей степени. И, соответственно, наше современное общество, ностальгирующее, реваншистское, тоскующее по имперству, обманывает себя этими мифами о сталинизме.

Многие говорят: "Нужна твердая рука", — но не понимают, что сами они будет объектами этой твердой руки, теми щепками, которые летят, когда рубят лес",

— анализирует подтекст ностальгии по вождю Рябов. Он отметил, что реинкарнация сталинизма идет как со стороны актуализирующей соответствующие мифы власти, так и со стороны народа.

В ответ на заявления авторитарных оппонентов о том, что только они могут называться настоящими левыми, Рябов напомнил, что настоящие левые критиковали большевизм и сталинизм как его форму с самого начала. Среди названных им примеров — брошюра "Красный фашизм", написанная в 20-е годы анархистом Всеволодом Волиным, созданная в 30-е годы "Борьба с фашизмом начинается с борьбы с большевизмом" коммуниста Отта Рюле. В этот же ряд встают романы авторов левых взглядов Евгения Замятина и Джорджа Оруэлла, исследования Ханны Арендт и Эриха Фромма.

Морозов в этом ряду вспомнил эсеров и анархистов, предупреждавших о том, что большевистский эксперимент над собственным народом закончится плачевно. Ученый отметил, что они оказались среди первых, попавших под каток репрессий.

"Ко всем грехам ленинизма и сталинизма нужно относить и то, что благодаря их борьбе с инакомыслием была уничтожена и значительная часть интеллигенции, была уничтожена левая традиция, были уничтожены все социалистические партии — носители этих идей.

И одна из сегодняшних проблем левого движения, что оно фактически не подхватило этой преемственности", — отметил историк. Морозов считает закономерным, что силы, которые выдают себя в России за левые, но таковыми не являются, произошли именно из "сталинского корня".

"Меня всегда умиляло, когда коммунисты, говоря о крахе советской системы, умудряются не замечать, что сама система, сама коммунистическая партия выродилась и переродилась. Что верхушка этой партии делила страну и становилась собственниками, и именно эти люди компрометировали не только идею социализма, но и идеи социальной справедливости и политической порядочности", — замечает Морозов.

Ученый полагает, что обесценивание занятия политикой в современной России и подмена политики политиканством во многом плоды советской практики.

Историк, активист группы "Левое социалистическое действие" Татьяна Шавшукова анализирует сталинскую практику в сравнении с марксистской теорией: общественная собственность в СССР была подменена государственной, тезис Маркса об отмирании государства на начальном этапе диктатуры пролетариата Сталин заменят идеей об усиливающемся сопротивлении враждебных элементов по мере движения к коммунизму, требующему усиления государства.

По ее мнению, реинкарнация сталинизма связана с "сущностными характеристиками того государства, которое сейчас строится".

Шавшукова констатирует, что демократические свободы удушаются и реставрируется все худшее, что было в СССР. Причину она видит в том, что с обрушением империи многие по ней затосковали. По мнению историка, большинство сталинистов сейчас приверженцы казенного патриотизма. В среде людей таких взглядов когда-то возник лозунг "держава, родина, коммунизм", по сути своей идентичный уваровской триаде "православие, самодержавие, народность".

Анархист, редактор газеты "Воля" Влад Тупикин также уверен, что с левыми идеями сталинизм не имел ничего общего. По его мнению, это был консервативный режим, который насаждал в стране элементы феодального строя. "За время своего существования он запятнал себя преступлениями против достоинства и самой жизни сотен тысяч и миллионов граждан собственной страны: добавим к трём четвертям миллиона расстрелянных в 1937-38 годах миллионы погибших во время искусственного голода начала 1930-х и сотни тысяч погибших спецпереселенцев", — напомнил анархист. Но это далеко не все преступления сталинизма.

Тупикин перечисляет часть из них по пунктам: против народов Советского Союза — насильственные переселения, угнетение национальных культур; против обороноспособности СССР накануне Второй мировой войны — выкашивание руководящего состава Красной армии и научно-технических специалистов, работавших над современным оружием; против международного рабочего и революционного движения. В качестве одной из иллюстраций анархист вспоминает роль СССР в гражданской войне в Испании 1936-39 годов.

Тупикин уверен, что не только практика сталинизма не была левой, но и ее современные поклонники никакие не левые. В свою очередь, многие настоящие антиавторитарные социалисты и анархисты не готовы причислять себя к этой части политического спектра именно из-за советского наследия, напоминает он.

К чему же в таком случае левые стремятся на самом деле? Тупикин отмечает, что цель в создании общества с преимущественно коллективной собственностью (не государственной и не "общенародной", а именно собственностью коллективов), основанного на началах самоуправления. У людей в нем должны быть все существующие права человека, дополненные также социально-экономическими правами. Помимо прочего, это общество "полностью раскрепощенное":

в нем должны быть эмансипированы женщины, национальные культуры, сексуальные меньшинства, не должно быть никаких ограничений на творческое, эмоциональное и сексуальное самовыражение, никакого патриархата и матриархата, никакой национальной, религиозной, идеологической и т.п. исключительности.

Согласен с ним и Морозов. Он считает, что развитие самоуправления, свобода и солидарность не должны быть отвлеченными средствами "строительства социализма" ради самого себя. "Социализм задумывался как способ раскрепощения личности и создания возможностей для развития этой личности", — напомнил он. По мнению историка, когда на словах целью становится социализм, а на практике получается система, сокращающая пространство свободы и солидарности, общество движется не вперед, а серьезно регрессирует. При большевиках было именно так: вместо солидарности и свободы общество столкнулось с деморализующими репрессиями и жесткой иерархией. Тупикин также уверен, что первичными для настоящих левых должны быть права и свободы человека.

"Свобода без социализма — это привилегия, социализм без свободы — рабство и скотство",

— напоминает он он слова классика анархизма Михаила Бакунина.

Сидевшие за тем же столом сталинисты, впрочем, с выводами оппонентов не согласились. Выступление активиста Алексея Заварзина из Левого фронта (оговорившегося, что он не представляет всю организацию) представляло собой набор из перечисленных Кудюкиным "революционных" и "стыдливых" соображений в поддержку сталинизма. При этом озвученную критику Заварзин проигнорировал, заметив оппонентам, что у авторитарных социалистов есть примеры построенных ими систем, а у остальных нет. На это анархисты вспомнили Мондрагонскую кооперативную корпорацию и другие реально действующие анархические сообщества.

Рябов также подчеркнул, что если все, чем могут похвастаться сталинисты, — режим Северной Кореи, то, наверное, такую "практику" лучше вообще не демонстрировать.

Авторитарных левых этот довод не смутил. Заварзин полагает, что дискуссия вокруг Сталина навязана левым властью, однако в целом показывает, кто настоящий социалист, а кто — "реформист". По его мнению, антиавторитарные левые "собираются декорировать капитализм", а не бороться с ним. Более того, в отличие от остальных собравшихся, авторитарные левые считают, что сталинизм властью осуждаем.

Еще большую оторопь вызывают доводы члена Российской коммунистической рабочей партии Романа Осина, который также видит в сталинизме общество, где "в некоторой мере была достигнута социальная справедливость". При Сталине, по его мнению, страна достигла "пика своей мощи". Количество жертв Осина, по всей видимости, несмотря на некоторые оговорки, не смущает.

В середине своей речи он с удивительным цинизмом заявляет, что благодарен "Мемориалу" за подсчет жертв "Большого террора" — благодаря правозащитникам он узнал, что расстреляно было не 5-6 миллионов, а "только" 750 тысяч.

В этот момент ощущение, что собравшиеся не только говорят на разных языках, но и вовсе принадлежат к разным мирам, преодолеть уже невозможно.

Тупикин не стал скрывать возмущения, вызванного речью Осина, и несколько раз призвал собравшихся "прекратить цирк". Отчасти согласны с ним были и товарищи. Морозов заметил, что спор со сталинистами уже много лет идет по одному и тому же сценарию: на взвешенные научные аргументы антиавторитарных левых авторитарии отвечают "символом веры" — точек соприкосновения между сторонами нет.

Однако круглый стол все-таки продолжился. Большинство собравшихся сочло, что спор со сталинистами важен не столько для того, чтобы переубедить их, сколько для того, чтобы продемонстрировать доводы обоих сторон сомневающимся. Несмотря на то, что призыв Тупикина не был поддержан остальными участниками, Осин через какое-то время все же покинул дискуссию.

"Итоги" подводились уже без него, впрочем, напряжение все еще витало в воздухе. Рябов заметил, что раскол в обществе не случаен: в России много разных исторических "памятей": тех, кого репрессировали, и тех, кто репрессировал, тех, кто сидел, и тех, кто охранял. "Было время, говорят палачи, сделал дело, и, пожалуйста, сполна получи" — цитирует он Александра Галича.

Но дело не только в этом — общество пережило коллективную психическую травму, и у него сформировался стокгольмский синдром.

Кудюкин уверен: наше общество в целом не умеет изживать свои исторические травмы, многие из них так и не были до конца осмыслены. "Наше общество, может быть, одно из немногих обществ в современном мире, где прошлое никак не хочет становиться историей. И это относится отнюдь не только к советской истории и сталинизму. Мы ведь и про Ивана Грозного и Петра I спорим ровно с той же страстью, как если бы были живы свидетели их правления", — отмечает он. Причем, несмотря на ожесточенные споры, осмыслить этот опыт очень сложно — дискуссия никак не перемещается в научную плоскость. Поэтому, как и коллеги, историк уверен, что на все догмы сталинистов необходимо снова и снова отвечать фактами. Если они и не переубедят адептов тоталитаризма, то помогут остановить ширящуюся эпидемию сталинизма. И в этом смысле особенно опасно, что публичные дискуссии о роли Сталина сейчас фактически не ведутся.

Алексей Бачинский